Мне кое-что нужно сделать. По правде - уже давно нужно было, а сейчас уже АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМО СРОЧНО-ПРЕСРОЧНО, потому что неприятности могли к этому времени начаться и без моего ведома.

Я собираюсь с мыслями, с силами, с остаточными после месяца сессии знаниями. Я уже убралась в квартире и прикончила второй сезон сериала - дальше тянуть нельзя.
Я открыла текстовой файл и

пошла писать пост.
Привет, я Полина, и я неисправима.

Каждый из нас делает вещи, которые делать не нужно. Сам знаешь, что не нужно, что лишнее, что ничего хорошего из этого не выйдет - и все равно делаешь.

Так я недавно написала своему другу, с которым не общалась уже около полугода. Захотелось - и написала. Знала, что зря, еще до того, как сумела осмыслить это желание, но написала.
Он ответил сухо. Он ответил вообще никак, так что я не смогла вложить в эти слова ни одной существующей в этом странном мире эмоции.

Но об этом можно было не писать, потому что, если ты знаешь, что не стоит этого делать, то и вправду не стоит.
Я пишу об этом, потому что в ответ на его отсутствие эмоций я просто удивилась. Не расстроилась даже, больше пострадало мое самолюбие, чем мои дружеские чувства, честно говоря.
Мое "не стоит", мое "не зря" внезапно оказалось все же стоящим и тех пяти ночных минут, и этого поста. Я - ученый, который получил неожиданный результат известного веками опыта. Внутри меня совершилось маленькое первооткрытие.

Вот только я не могу его осмыслить. Совсем никак.
Не бывать мне ученым.

На клавиатуру падают солнечные лучи, новехонькие еще - этому дню не миновала даже треть отведенного срока. Я время от времени поправляю на голове желтый тюрбан мокрого полотенца, который в ту же секунду вновь превращается в поклонника Пизанской башни, причем слишком уж рьяного. В вафельном халате с каждым мгновением становится все жарче, но если его снять, то надо встать, пройти по длинному коридору в ванную и сделать все как следует - избавиться наконец от тюрбана, расчесать волосы, намазать их маслом (строго кончики, иначе не иначе (ха-ха) наступит конец света), посмотреть в зеркало и снова увидеть под глазами темные круги.

Ничего, скоро они исчезнут и вернутся не скоро.

Сегодня у меня последний экзамен, и после того, как я проведу под одеялом 19 часов можно будет фотошопить не для дурацких презентаций по английскому, а для чего-то важного (чего, пока неизвестно, но июль и практика не за горами), можно будет дочитать все недочитанное, окончательно выпустить машкиного брата из школы и заодно выгулять новое платье, выучить песню на гитаре и позвонить учителю по вокалу, встретить Ниночку из Питера, съездить на дачу, вызволить велосипед из гаража, купить охапку пионов, которые пока прячутся крошками-бутонами в огромных вениках лестьев, сидеть на балконе с чашкой чая, петь песни не одной.

Я проведу под одеялом 19 часов, а потом начнется настоящее лето.
Лето, у которого от меня пока столько секретов, что даже загадывать на падающих звездах и ресницах бессмысленно.

Доброе утро!

Пьяные люди думают очень мало, зато слишком уж четко – конкретно зависают на одной супер-важной мысли.

Кажется, мы все немножечко пьяны от рождения.
(я расписалась на три огромных дополнительных абцаца, но в них было столько моей ничтожной слабости, что это уже ни в какие ворота)

Герои сериалов иногда дарят житейскую мудрость. Это я плавно подвожу вас к мысли, которая лежит в моей голове уже года два - спасибо Теду: когда время перевалило за два часа ночи, просто идите спать, потому что решения, принятые после двух часов ночи - неправильные решения.

Не знаю, в чем тут дело. Может, в до сих пор не переделанном курсаче. Может, в трех часах ожидания именинника, который приехал уже слишком поздно для поздравлений и вручения подарков. Может, в двух порциях куантро, на одну из которых я не догадалась загадать желание и на другую из которых опьянела. Может, в пресловутых двух часах ночи, может, ни в чем, а может, во всем вместе взятом.
Но мне сразу вспомнились утерянные отношения последнего года. Слава богу, ума не хватило только на сообщение одному потерянному, но ведь так и до второго недалеко.

Мне очень хочется рассказать вам о чем-нибудь таком, что затронет хоть что-то в вашей памяти или мыслях. Но я ничего не могу рассказать. Моя рука промахивается мимо подстриженных волос - я сама промахиваюсь мимо всего. На днях я плакала все по той же, старой, как мои пятнадцать лет, причине, я нашла интернет-двойника своей подруги, я поняла, что знаю уже на протяжение года как минимум кое-что очень важное - то, что случится со мной на этой летней практике, которая совсем скоро. Я могла бы написать пост о чем-нибудь из этого списка, но пишу о том, что я пьяна и мне не хватает людей, с которыми я сама попрощалась.

Привет, я Полина. И если что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, то мне в последнее время где-то внутри очень грустно и одиноко.

Не суди и не судим будешь.

Я повторяю себе это как мантру, как молитву, как заклинание. Утверждаю как закон своего маленького государства. Я пытаюсь быть милой, не смотреть исподлобья, не вспоминать того, что не одобряю. Я пытаюсь, правда, пытаюсь.
Но я не могу.
Мне не хватает мудрости, терпения – терпимости. Я притворяюсь пять минут, десять, час, день. Но потом опять наступает момент, когда я начинаю мерить комнату шагами, когда с моего лица сползает улыбка, когда я ощущаю на своих плечах тяжесть нескольких меня.

Не суди и не судим будешь.
Пожалуйста, дай мне силы.
Я очень пытаюсь.

Мне казалось, что прошло уже много времени, что у всех все затянулось, и можно обойтись без неловкостей, попросить о сущей мелочи и не прятать глаза.
Оказалось, что прошел только месяц.
Боже, всего месяц. На ум пришло слово "бесстыдство", и я не могу подобрать другого.

За окном синий перешел в черный и скоро они вновь поменяются местами. Я готовлюсь к зачету, я не сплю.
Я говорю - не стоит бояться, сдадим, ерунда - а через час сама жалуюсь и ною, как же тяжело.

Но ведь это не тяжело, понимаете. Зачеты, экзамены, дипломы, отчеты - это все не тяжело. И не потому что не нужно перебарывать себя, а потому, что это не так важно.
Тяжело - это расставаться с людьми, смотреть, как они уходят, а иногда и уходить самому. Тяжело - это говорить правду, когда хочется и намного легче соврать. Тяжело - это стать и быть достойным человеком.
Тяжело - это всегда о людях, это всегда о том, что поднимает в душе бурю, о том, что меняет тебя и отзывается глубоко внутри - улыбкой, гримасой или слезами, но отзывается.

Я могу сдать этот зачет, могу и не сдать. Но внутри у меня он не отзовется, потому что сколько бы раз я не проследила за изменением синего к черному и обратно, читая бесконечные листы текста, это всегда будет легче, чем провести ночь за разговором, который изменит тебя. И я знаю, что самые большие и тяжелые изменения, самые горькие ошибки и самые большие радости - самые важные люди - они будут встречаться еще долго. И будет совсем не важно, сколько билетов я сегодня выучила, а сколько - прописала этот пост.

Пришла к мысли как будто бы взрослой, горькой, зато крепко стоящей обеими ногами на земле: к мысли о том, что нужно уметь сказать себе "я в этом плох" – и поручить кому-нибудь другому.

Подумайте, сколько музыкантов, художников, поэтов, учителей, директоров, врачей и артистов цирка тратят годы на то, чтобы ничего не добиться. Выпускают диски, которые никто не купит, закрывают двери класса за детьми, которые ничему не научились, изобретают формулы, которые никого никогда не вылечат. Тратят время, ночуют на случайных диванах, занимают деньги у знакомых, которые в конце концов перестают отвечать на звонки.
Не легче ли признать, что ты в этом плох и попробовать себя в другом?

Эта мысль как будто бы взрослая, к этой мысли как будто бы нужно уметь прийти.
Но я думаю, сколько музыкантов, художников, поэтов, учителей, директоров, врачей и артистов цирка тратят годы на то, что не приносит ни денег, ни признания. Знакомые уже махнули на них рукой, и даже родные поддерживают, но с такими глазами жалеющими, как будто говорящими "Я люблю тебя, люблю, но, может, подумаешь о чем-то другом?".
Они тратят годы, и в конце оказывается, что не зря, и песни открывают двери в души людей на других континентах, дети выходят из школьных дверей и помнят твои уроки до конца жизни, а лекарство ставит на ноги сотни, тысячи и миллионы людей.

Где эта грань? Когда стоит поступить горько, но по-взрослому и сказать себе "хватит, я в этом плох"? И когда нужно продолжать идти, даже если все вокруг смотрят на тебя с жалостью?

Я боюсь, что однажды я скажу кому-то «я тебя не люблю» (это само по себе очень страшно), и вдруг вокруг замигают красно-синим лампочки, заУу-Уу-Уу-кают сирены и на моем запястье защелкнется браслет наручников – меня поймают с поличным. Меня посадят в голой комнате с железным холодным столом, тускло будет гореть лампочка без абажура и суровый мужчина с глубокими морщинами около рта спросит меня: «Откуда ты знаешь? что такое любить?».

Я, немного смущаясь, но со знанием дела расскажу, что любить – это заботиться, это волноваться, когда он поздно вечером не дает о себе знать, это любить его маленькие мелочи и недостатки. Наговорю целый список, обрисую все точно и уверенно.
И тогда строгий мужчина горько усмехнется, вздохнет и отпустит меня. А тот человек, которому я сказала «я не люблю тебя», покачает головой и исчезнет в конце коридора, даже не захотев посмотреть мне в глаза.

Я боюсь, что когда-нибудь я провороню свою любовь только из-за того, что глупо настаиваю на том, чего не знаю.

В детстве у меня было две любимых книжки – одна дома и одна в Пушкино, у дедушки.

Не знаю, сколько раз я доставала из шкафа «Однажды Катя с Манечкой», но помню, как тихонько кралась в комнату, чтобы не разбудить маму, и изображала шпиона, вытаскивая книжку через небольшую щель между дверцей и полкой (детские книги всегда стояли слева, и доступ к ним по утрам перекрывал откинутый подлокотник дивана). Почему-то я не встречала никого, кто хотя бы слышал про эту книжку, но я перечитывала ее бесконечное число раз. И каждый раз смеялась над Сережей, который вечно рвался на пыльные антресоли, над тем, как Катя приклеивала торчащие уши клеем, а Манечка спала с прищепкой на носу, над их мамой-художницей, которая называла дочерей мартышками, и над папой, с которым можно было играть в генералов крокодильих войск.

Вторая книга хранилась у дедушки, и я читала ее в крепости из огромных подушек. Это был сборник «Сказки скандинавских писателей», и там рассказывались истории мальчика, который нашел волшебный мелок, людей и разбойников из Кардамона, муми-троллей, про которых сейчас у меня есть отдельная толстенная книга, перечитываемая каждый ноябрь, и, конечно, там была история про Людвига Четырнадцатого и Тутту Карлсон. Лабан, медовые пряники, Максиммилиан, папа и мама Ларссоны, пугало посреди овсяного поля, через которое надо было пробираться под шляпой, курятник, «Пин-пинтересно» и девиз клюквенным соком на бересте «Да здравствует хитрость! Ура Ларссонам!».

Я не знаю, сколько еще книг я прочту, сколькие из них станут моими любимыми. Но любимые книги из детства – это совсем другое. В них нет горьких ошибок, которые ты совершил, расставаний, с которыми не свыкся, предательств и измен, которые засели глубоко внутри. В них есть только многочисленные утра, когда ты вылезал из-под одеяла намного раньше родителей, кухонный диванчик, на котором ты читал и улыбался знакомым уже наизусть историям, и привычный запах крепкого чая с лимоном, черного хлеба с маслом и яиц всмятку – детского завтрака, который проверенно спасает настроение до сих пор.

Я люблю выдумывать. Просто так и без всякого повода.
Пару дней назад я выдумала девочку, которой так хорошо живется, что она искренне не понимает, что такое закон подлости.

Жаль, что эта девочка – совсем не я. Иначе не пришлось бы всю неделю вспоминать постыдное: я так ждала, когда он вернет мне тарелку из-под пирога – сама пекла и психовала, вдруг не удался? – и вот он ее вернул.
Когда я третий день писала курсач, в пижаме, с грязной головой и чертыхаясь из-за очередного издания без проставленных номеров страниц.

Объявляю сегодняшний день днем графоманства – далеко не с места, но зато в карьер. Сегодня мне хочется записать все-все. И еще немножечко всего. Поэтому разбросанные мысли приглашаются в студию:

Я люблю своего кота. Люблю, как пахнет его мех, как он щекочет усами лоб, когда нюхает волосы, и прикрывает глаза, когда нюхает предлагаемую еду, которую уже готов съесть, но кобенится. Люблю, как он приходит на кухню, когда мы коротаем вечер вдвоем, и напоминает о себе требовательно-вопросительным «мяу». Люблю целовать его между лопатками и закидывать на плечо, чтобы чесать темный загривок, пока он покорно изображает из себя мостик.

С каждым человеком есть привычки, которых нет ни с кем другим. Я чмокаю Арину в макушку, когда она кладет мне голову на плечо – здорово и то, что это работает в обратную сторону. А вот с Андреем мы пели капсом в переписках, и иногда мне жуть как этого не достает. Косте можно было задать самые глупые вопросы, появляющиеся в моей голове, и я все еще не могу отучиться от привычки тянуться за телефоном, когда в мозгу вспыхивает новая ерундовина.

Из самых важных моментов с Машкой: ночевка у меня дома, балкон в глубоко-синем цвете неба, разговоры о том, что обычно замалчивается и немножечко слез. А еще всю ночь она укрывала меня одеялом – я узнала, пока готовила завтрак, а она растрепанно-сонная сидела на своем законном месте по ту сторону стола.

Перечитывая старую переписку, поняла, что кое-чему я научилась за эти почти два года. Я говорю правду о своих чувствах и говорю ее в лицо. Привет, Вова, ты мог бы мной гордиться.

Мне как-то раз сказали, что я недостижимая звезда, и я до сих пор не могу понять, чего в этом больше – приятного или грустно-одинокого по вечерам.

And I'm the only one who laughs
At your jokes when they are so bad
And your jokes are always bad